— Ты возненавидел Головчанского?
— Нет, Петя. Головчанский — потерпевший. Наша задача — найти его убийцу и посадить на скамью подсудимых. Но вот в чем дело… Чем больше я узнаю об Александре Васильевиче, тем больше склоняюсь к мысли, что основным преступником является сам потерпевший…
Зазвонил телефон. Бирюков ответил. После короткого разговора положил трубку и посмотрел на Лимакина:
— Олег Туманов хочет говорить со мной с глазу на глаз. Сейчас придет…
Со времени последней встречи с Бирюковым Туманов изменился еще больше. Добродушное, чуть продолговатое лицо Олега стало теперь вытянутым, скуластым, а под воспаленными до красноты глазами чернели такие плотные круги, словно Олег не спал несколько суток подряд. Он неуверенно уселся на стул прямо перед столом Антона и вдруг заявил:
— В общем, пришел с повинной… Я отравил Головчанского.
— Ты что городишь, Олег?! — сорвалось у Антона.
— Уже неделю не сплю. Если сейчас не арестуете, повешусь или сойду с ума. Не могу больше…
— Посмотри мне в глаза…
Туманов нехотя поднял взгляд и уставился на Бирюкова замутненными расширенными зрачками.
— Ты пьян, Олег?
— Всего полстакана водки для храбрости…
Бирюков нахмурился:
— С пьяными разговоров не веду.
На лице Туманова появилась виноватая улыбка:
— Разве с полстакана опьянеешь? У меня трезвая голова. Прошу, арестуйте. Честное слово, не могу больше…
— Рассказывай, что надумал.
Туманов опустил голову и глуховатым голосом заговорил. Бирюков сосредоточился. Довольно быстро он понял, что Олег слово в слово, будто зазубренный урок, пересказывает показания своей жены. Только все это излагалось как бы в другом ракурсе, с точки зрения его, Олега. Больше того, Туманов даже не утаил, как ездил с Огнянниковой в Новосибирск к врачу и как тот объявил ему «приговор». Все в показаниях Олега было логично до самого последнего момента, когда он якобы заподозрил, что Головчанский намеренно до отправления электрички выпроваживает его с вокзала на охоту. Дойдя до этого места, Туманов мельком взглянул на Антона и опять потупился:
— В общем, на охоту я не ездил. Дальше все — как Надя вам рассказывала.
— Выходит, ты с Надиных слов говоришь? — быстро спросил Антон.
— Почему с Надиных?.. — Туманов тревожно насторожился. — Я откровенно говорю.
— Откуда, Олег, тебе известно, о чем мне Надя рассказывала?
На щеках Туманова заходили желваки:
— Она во всем мне призналась.
— Как после этого ты к ней относишься?
— Как прежде. Надя не виновата, что у нас не было детей.
— Почему же хотел ее отравить?
— Я не ее… — Туманов растерялся. — Я только Александра Васильевича хотел, по ревности…
— Но ведь Надя тоже могла выпить с Головчанским отравленного коньяка…
— Она, как стала беременной, совершенно не пьет. Мы очень долго ждали ребенка, — обреченно проговорил Туманов.
— А дождавшись, ты решил все угробить?
— Ревность…
— Ну и чем же ты отравил Головчанского?
Нервно сжимая ладони, Туманов долго молчал. Заговорил он лишь после того, когда Бирюков повторил вопрос.
— Порошок такой есть для протравки семян. Нынче весной Александр Васильевич у агронома в совхозе «Победитель» пол-литровую стеклянную банку насыпал, чтобы на дачном участке овощи лучше росли. Мне немного дал этого порошка, рассказал, как его применять, и предупредил, что это сильный яд. В пятницу я вспомнил об этом яде…
Внимательно слушая Туманова, Бирюков невольно отметил, что в показаниях Олега есть несомненная доля истины. Тут же возникла досада. Антон пока не мог понять отчего: то ли оттого, что ошибся в первоначальных выводах об Олеге, то ли из-за того, что Олег своей «явкой с повинной» перечеркивал вроде бы наметившуюся другую версию. Появилось желание немедленно запротоколировать показания, однако внутренний голос сразу возразил: «Не пори горячку! Предъявить обвинение никогда не поздно. Иди от обратного — постарайся уличить Туманова в неискренности». И Антон спросил:
— Какого цвета был ядовитый порошок?
— Розового, — быстро ответил Туманов.
— Давно стал ревновать Надю?
— В пятницу такая мысль появилась.
— Что ж ты берег тот порошок с весны до осени?
Туманов долго думал. Наконец сказал:
— В машине он у меня, в бумагу завернутый, лежал.
— А как же семена? Не обрабатывал этим порошком весной?
— Нет… Побоялся отраву в почву внести…
— И как ты подсыпал порошок в коньяк? Расскажи подробно.
Туманов вялым движением руки поправил спутанные волосы:
— Тихо открыл ключом дверь, вошел в кухню. Отвернул пробку с бутылки, но и… понятно, как.
— Обратно пробку завернул?
— Ну. Все, как было, сделал и тихо вышел.
«А Надя сказала, что пробка была не завинчена», — мгновенно отметил про себя Бирюков и, словно между прочим, уточнил:
— Хорошо помнишь, что завернул?
— Конечно.
— Дождь сильный был?
— Ночью?
— Да, когда ты в кухню входил.
— Проливной, как из ведра.
— Разувался на крыльце?
Туманов скривил в усмешке губы:
— Не хватало еще разуваться — не в чужую ведь дачу входил, да и не до этого мне было…
«Лжет, откровенно лжет», — даже как-то обрадовался Бирюков и сказал:
— Олег, ты присутствовал при осмотре места происшествия. Следов-то в кухне не было. Ты что, Христос, чтобы, не касаясь ногами пола, ходить?